Фрэнсис Фицджеральд - Три часа между рейсами [сборник рассказов]
— Заходи и полюбуйся на это убожество! — проревел Уэйнрайт. — Вот корешки моих билетов, можешь взять! Это не режиссер, а чучело безмозглое! Заходи и полюбуйся! — Он повернулся к привратнику. — Все верно, это его картина. Это его уровень. Имени моего не будет ни под одним кадром этой убогой стряпни!
Содрогнувшись и отчаянно всплеснув руками, Уэйнрайт прорвался сквозь толпу зевак и был таков.
Элеонора была в ужасе. Но то же самое чувство, что ранее побудило ее сказать: «Я бы все отдала ради пробы», теперь удерживало ее на месте — хотя она явственно ощущала, как незримые руки тянут ее прочь отсюда, в родной Бойсе, штат Айдахо. И она совсем уж было намерилась бежать — быстро, изо всех сил. Хамоватый привратник и рослый незнакомец укрепили ее во мнении относительно Пэта: он был «не бог весть кто». Никогда она не позволит этим красным слезящимся глазкам приблизиться к своему лицу — разве только при формальном поцелуе на прощание. Она берегла себя для кого-то особенного — и этим «кем-то» был уж никак не Пэт Хобби. В то же время нацеленные на нее взоры публики воспринимались как неожиданный подарок судьбы — никогда прежде она не привлекала к себе такого внимания. Она несколько раз украдкой взглянула на окружающих, и понемногу страх и нерешительность сменились ощущением собственной значимости.
Она чувствовала себя как настоящая звезда.
В свою очередь, Пэт снова обрел уверенность. Теперь это была его премьера; все доставалось ему одному, и, когда фильм выйдет в прокат, только его имя будет значиться в титрах. Должно же там быть какое-то имя, в конце концов? А поскольку Уэйнрайт самоустранился, вот оно, пожалуйста:
АВТОР СЦЕНАРИЯ — ПЭТ ХОББИ.
Он крепко взял Элеонору за локоть и с торжествующим видом повел ее внутрь.
— Выше нос, крошка! Здесь это дело обычное — так и живем.
Попытка не пытка[139]
I
Жилище Пэта Хобби располагалось над гастрономическим магазинчиком на Уилширском бульваре. А в жилище располагался сам Пэт в окружении своих книг — ежегодника «Мир кино» за 1928 год и «Справочника по конным бегам» за 1939 год, своих картин — фотокарточек Мейбл Норманд и Барбары Ламарр[140] с их автографами (реликвии покойных звезд в ломбарде не ценились), и своих собственных ног в облезлых кожаных туфлях, покоившихся на подлокотнике старого, перекошенного дивана.
У Пэта не осталось никаких средств к существованию — звучало это пугающе, но он уже много лет продолжал существовать в таком режиме. Он был ветераном киноиндустрии и успел пожить в свое удовольствие, но в последние десять лет работа ускользала от него легче, чем выскальзывает бокал из нетвердой похмельной руки.
— Подумать только, — частенько сетовал он, — всего-навсего заштатный сценарист — и это в сорок девять лет!
Сейчас его взор блуждал по страницам «Лос-Анджелес таймс» и «Экзаминера» в поисках какой-нибудь идеи. Он отнюдь не собирался превращать ее в сюжет фильма; идея была нужна лишь для того, чтобы попасть на территорию киностудии, а это с каждым днем становилось все труднее, если тебе было нечего предложить. Но хотя упомянутые газеты, вкупе с журналом «Лайф», регулярно подвергались критике именно за «чрезмерное оригинальничанье», ничего оригинального Пэт из них так и не выудил. Писали о войнах, о пожаре в каньоне Топанга, о работе киностудий, о коррупции среди местных властей, о наконец разыгравшихся после серии поражений «Троянцах»;[141] однако Пэт не обнаружил здесь ничего даже близко сравнимого по увлекательности с таблицами ставок тотализатора.
«Поехать бы сейчас на ипподром, — подумал он мечтательно. — Глядишь, и родился бы свеженький сюжет про скачки».
Мысли потекли по приятному руслу, но их течение прервал домовладелец (он же хозяин гастрономического заведения внизу).
— Я говорил, что больше ничего не буду тебе передавать, — с порога заявил он, — и я не буду этого делать, хоть ты тресни. Но сейчас позвонил сам мистер Карл Левинь. Он хочет, чтобы ты немедля прибыл на студию.
Перспектива получения работы благотворно сказалась на состоянии Пэта, обезболив агонизирующие останки его собственного достоинства и вдобавок привив ему изрядную дозу спокойной, неколебимой уверенности. К нему вернулись былой апломб и победительная напористость. То, как он по-свойски подмигнул полисмену при входе на студию, непринужденно поболтал в коридоре с букмекером Луи и вальяжно предстал перед секретаршей мистера Левиня, убедительно свидетельствовало о наличии у него множества первостатейных дел одновременно в разных частях света. Здороваясь с Карлом Левинем игривым «Привет, капитан!», он тем самым как бы ставил себя в положение вернувшегося после недолгой отлучки доверенного лейтенанта, без которого капитан как без рук.
— Пэт, твоя жена в больнице, — сказал Левинь. — Вероятно, об этом напишут в вечерних газетах.
Пэт вздрогнул всем телом.
— Моя жена? — переспросил он. — Которая из них?
— Эстелла. Она вскрыла себе вены.
— Эстелла! — воскликнул Пэт. — То есть — Эстелла?! Погоди-ка, да ведь наш брак продлился всего три недели!
— Эта женщина была лучшим из всего, что ты имел в своей жизни, — сурово изрек Левинь.
— Я даже вестей от нее не получал ни разу за десять лет.
— Теперь ты получил весточку. В поисках тебя врачи обзвонили все студии.
— Но я тут совершенно ни при чем!
— Знаю — она всего неделю как приехала. Ей пришлось туго там, где она жила до сих пор, — в Новом Орлеане, кажется. Умер муж, и ребенок тоже, вышли все деньги…
Поняв, что его ни в чем не обвиняют, Пэт задышал свободнее.
— Ее спасли, жить будет, — утешил его Левинь, неверно истолковав причину такого волнения. — Когда-то она была самой талантливой среди всех сценаристов нашей студии. Мы хотим как-то о ней позаботиться. И мы решили, что сделать это можно вот каким способом: дать тебе работу. Ну не то чтобы настоящую работу — я в курсе, что ты сейчас ее не потянешь. — Он взглянул прямо в красные, воспаленные глаза Пэта. — Это будет, скорее, синекура.
Пэт забеспокоился. Слово было ему незнакомо, но само сочетание «синевы» и «кур» вызывало нехорошие ассоциации.
— В течение трех недель ты будешь получать по две с половиной сотни, — продолжил Левинь, — при этом полторы из них будут уходить в больницу на оплату лечения твоей жены.
— Но мы же давным-давно развелись, — возразил Пэт, — и по взаимному согласию. Я и после того был женат, так что…
— Не хочешь — неволить не стану, но по-другому никак. Мы можем выделить тебе кабинет, а если за это время подвернется какая-нибудь работенка тебе по плечу, ты ее получишь.
— Я никогда не работал всего за сотню в неделю.
— А мы и не просим тебя работать. Можешь вообще не приходить на студию.
Пэт поспешил сменить пластинку.
— Нет, почему же, я не прочь поработать, — сказал он. — Дайте мне только хорошую идею, и я еще покажу, на что способен.
Левинь написал что-то на бумажной полоске и протянул ему:
— Вот и ладно. Я распоряжусь, чтобы тебе нашли кабинет.
Выйдя в коридор, Пэт взглянул на бумагу.
— Миссис Джон Девлин, — прочел он вслух. — Больница Добрых самаритян.
Эти слова вызвали у него сильнейшее раздражение.
— Добрые самаритяне! — воскликнул он. — Добрые вымогатели, чтоб их! Полтораста баксов в неделю!
II
Пэт много раз получал работу «из милости», но впервые он этого стыдился. Он не имел ничего против того, чтобы не отрабатывать свое жалованье, но не получать его — это было уже слишком. И он стал задаваться вопросом: а что, если и другие явно бездельничающие люди на студии получают назначенные им оклады лишь частично? К примеру, на студии он часто видел юных красоток, расхаживающих туда-сюда с видом неприступным, как у настоящих звезд. Одно время Пэт полагал, что они получили роли и теперь ждут начала съемок, пока не узнал от посыльного по имени Эрик, что это «импортные штучки из Вены и Будапешта», еще ни разу не проходившие кастинг. Может, и они отдают половину своих окладов на содержание бывших мужей, с которыми прожили всего три недели?
Самой привлекательной из этих «штучек» была, на его взгляд, Лизетта Стархейм, миниатюрная блондинка с фиалковыми глазами, уже как будто успевшая растерять иллюзии и не особо это скрывавшая. Почти каждый день Пэт замечал ее в столовой, где она одиноко сидела за чашкой чая, и однажды свел знакомство, просто подойдя и присев за тот же столик.
— Привет, Лизетта, — сказал он. — Я Пэт Хобби, сценарист.
— О, как поживаете?
